Мои любимые стихи

[Akrill]

Последний танец – танец надежды,
Зыбкой, как сон и дым.
Я покину зал, не в силах смотреть,
Как легко ты кружишь с другим.

Последний танец – танец надежды...
Тяжек прощанья гнет.
Пусть та, другая, к кому ты уйдешь,
Крылья тебе вернет.

Последний танец – танец надежды...
Тебя отпущу без слов.
Пусть тот, кто будет вместо меня,
Подарит тебе любовь.

Последний танец – танец надежды...
Истает, порвется нить.
Узнать друг друга – и все потерять,
И жить... и не жить... не жить.



из книг Хобба

[Akrill]

Давай я тебя согрею
И кровь оботру со лба.
Послушай, очнись скорее,
Утихла вдали стрельба.
Дождём закипают лужи,
Разбит на двери замок,
И пулю сожрал на ужин
Включавший электроток.
Всё вышло даже красиво,
Ещё помогла гроза,
Все наши остались живы,
Послушай, открой глаза!
Сейчас подоспеют крылья,
Ведь им не помеха дождь.
Мы так за тобой спешили,
Мы знали, что ты нас ждёшь...
Мы скоро взлетаем, слышишь?
Винты в вышине гудят.
Послушай, очнись, дружище,
Не то подведёшь ребят.
Держись! Не твоей породе
Да в пластиковый мешок!
Ты видишь - солнце восходит,
Все кончилось хорошо.
Ты завтра напишешь маме,
Я сам отнесу конверт...
Послушай, останься с нами!
И так довольно потерь.
Ещё впереди дорога
Длиною в целую жизнь...
Родной, потерпи немного!
Держись, братишка. Держись...



Еще Семенова, для тех, кому нравится

[Akrill]

Нас с Мельпоменой лихо сблизили,
Творя картонное добро.
Комедиант с похмельной физией
Нас уверял, что он - Пьеро.
Он что-то пел с тоскливой миною,
Как ставни душу затворя.
Но все спасала Коломбина
С глазами цвета сентября.

Во что-то грешное одета,
Развращена чужой весной,
Она не рвалась быть Джульеттой,
Но оставалась неземной.
И стало тихо в темном зале...
Мы, о несбыточном моля,
Покорно ситцы принимали
За горностаи короля...

И чьи-то сказки стали былью,
И меч фанерный был в крови,
И ангелы теряли крылья,
А черти пели о любви...
Но занавес закрылся чинно,
На части сказку разрубя.
Тебе спасибо, Коломбина, -
За то, что не было тебя.
И кто-то важный хлопал сонно,
Здесь скоротавши два часа.
И забывали почтальоны
Навеки наши адреса...



Из книг Бушкова

[Akrill]

Мертвый город спускается к морю с холмов,
Опаленных дыханием лета,
И белеют вдоль бухты обломки домов,
Словно нижняя челюсть скелета.
После шторма лежат на горячем песке
Сор, моллюски и дохлые рыбы,
И тяжелые волны в ленивой тоске
Разбиваются грудью о глыбы -
О развалины пирсов. Валов череда
Источает гранит постепенно,
Смачно хлюпает в трещинах камня вода,
И дождем осыпается пена.
Одинокая чайка скользит над волной
В предвкушении свежего корма,
Над холмами плывет одуряющий зной,
Словно не было ветра и шторма.
Словно тысячи лет это солнце палит,
И холмы его светом залиты,
И трава, что пробилась сквозь трещины плит,
Бесконечно древнее, чем плиты.
Так и есть. До того, как пришел человек,
Эти травы росли здесь веками,
И, когда эти плиты исчезнут навек,
Будут так же качать стебельками.
Каждый камень здесь память о прошлом хранит,
О могучем и гордом народе,
Но до тайн, что скрывает безмолвный гранит,
Никакого нет дела природе.
Для нее этот город, ворота и порт,
Эти статуи, башни и храмы -
Только лишь скоропортящийся натюрморт,
Эфемерный фрагмент панорамы.
Здесь, на площади, слушали речи вождей,
Там, на рынке, считали доходы...
Не заметила бухта прихода людей,
Не заметила также ухода.
Промелькнули эпохи, угасли умы,
Мир, как прежде, объят тишиною.
Тот же зной опаляет все те же холмы,
Та же чайка скользит над волною.



Нестеренко

[Akrill]

Это было. И будет. Тягучий закат,
Предрассветные росы, как бисер на платье,
А меж ними — желанная вечность объятий,
Утопившая разум шальная река.

Стоны? Крики? Нет, шепота призрачный шелк
Лег на плечи, согрев угольками признаний,
А мозаика слов, сочиненная нами,
Рассыпалась дождем, тем, что в полночь ушел.

Рядом. Близко. И волосу не проскользнуть.
Невозможно вдохнуть, но и выдохнуть — тоже,
Только волны тепла пробегают по коже…
Мы скупы, но лелеем, как счастье, вину.

Проведу кистью губ по тугому холсту
Обнаженного тела, рисуя рай… Хочешь?
За мечтой, растворившейся в мареве ночи,
Потянулась рука, но нашла… пустоту.

Только сон? Так зачем открывались глаза?
На окне паруса занавесок повисли,
Без тебя, как без ветра, лишенные жизни.
Не терял, значит, приобретений не знал?

Пусть. Но джокер найдется в колоде Судьбы.
Я хочу, просыпаясь и летом, и в стужу,
Видеть твой силуэт в нежном облаке кружев…
Это — будет. Однажды. Не сможет не быть!



Из книг Ивановой

[Akrill]

Священный завет
И природное право мужчины -
В лихую минуту
Из ножен выхватывать меч.
Но как уберечь вас,
Наживших до срока морщины,
От подлости, целящей в спину,
Как вас уберечь?
Вы, сильные люди,
Порой до того беззащитны,
Седые мальчишки,
Готовые лезть на рожон...
На хищную стою
Идёте в неравную битву,
С открытым забралом
Шагаете прямо в огонь.
Вы верите слову,
Ведь вам оно чести порука, -
И платите цену
Чужих необдуманных слов...
Забывшие совесть
Бросают вас друг против друга,
В копеечном споре
Готовые лить вашу кровь.
Как вас удержать,
Заводных, неуступчивых, чистых,
Какие слова отыскать,.
Да и будет ли толк?
Как вас, храбрецы,
Оградить от ничтожной корысти,
Себя выдающей
За высший и праведный долг?


Семенова

[Akrill]

Свершая путь земной, избегнуть зла –
Вот меньшее, что должен человек
Богине за мгновенья бытия,
За свой печальный, свой счастливый век...

Вздымаются из моря острова,
А горы опускаются на дно.
Могилы жертв и палачей трава
Скрывает, и сыскать их мудрено.

Где славные Империи? Где те,
Кто золотом возвел их и мечом?
Неразличимы тени в темноте,
Хозяева руин уснули мертвым сном...

Но если величайших из людей
Сжирает время, вместе с их делами,
Уместны ль суета, лязг сабель и мечей
Под вечно молодыми небесами?

Ведь трубы грянут, сна падут оковы,
И поспешат богатый и бедняк,
Чтобы ответить на вопрос суровый:
«На что потратил жизнь, сокровища, медяк?»

И разделит Богини приговор
Тот, кто был добр, и зол, иль равнодушен,
Богатый, равно как и бедный, вор,
Предатель и тиран на Небесах не нужен.

Чем нажитым неправо серебром
Владеть, чем ближних умножать несчастья,
Уж лучше с посохом, на край земли, пешком,
Брести сквозь смех глупцов и в вёдро, и в ненастье.



Из книг Молитвина

[Akrill]

Восемь пустынь мне швыряли в лицо песок,
Плащ мой просолен водой четырех морей,
Двадцать четыре границы я пересек,
Чтобы увидеть величье царя царей.

Падала мать моя с плачем ко мне на грудь,
В голос кричала жена моя у дверей,
Но я покинул семью и пустился в путь,
Чтобы увидеть величье царя царей.

Много красот и чудес я встречал в пути,
Видел счастливых людей и чуднЫх зверей,
Но, несмотря ни на что, продолжал идти,
Чтобы увидеть величье царя царей.

Я был единственным спасшимся с корабля,
С берега острова всматривался в волну,
В диких степях мне сдавила горло петля -
Я у кочевников был восемь лет в плену.

Ныне я хром, и письмо разберу с трудом -
Зренье с годами не делается острей...
Я уж четырнадцать лет как покинул дом,
Чтобы увидеть величье царя царей.

Словом, достаточно я пережил утрат,
Хриплым стал голос, и волос мой стал седым...
Но наконец я вступил в белостенный град!
(Вился над белыми стенами черный дым.)

Чернь ликовала, огонь полыхал окрест,
Кровь запятнала развалины алтарей...
Возле дворца голова увенчала шест -
Вот мы с тобою и встретились, царь царей.

Ты извини меня, царь, что не пал я ниц,
Больше не гнется спина, но не в этом суть...
И, провожаемый взглядом пустых глазниц,
Поворотясь, я пускаюсь в обратный путь.



Нестеренко

[Akrill]

Я родился в огромной и грозной стране,
Я гордился звездой на солдатском ремне,
Я стремился, трудился, смеялся и мерз,
Не юлил, не скулил - ношу тяжкую нес.
Только вдруг объявили: не так мы живем,
Пьем помои, с нитратами гадость жуем.
И не те у руля, да и флаги не те,
И висит КГБ у меня на хвосте.
Да и я виноват потому,
Что не сел хоть на месяц в тюрьму.
Досаждает прописка свободе,
Нет секс-шопов у нас в обиходе.
Мы унылы, серы и бесправны,
Мы «совки» - будь мы трижды неладны.
Вот расслабилось общество в мрачной тоске -
Захотелось начать все на чистой доске,
Чтоб по совести жить и с крестом помирать,
Безвозмездно нам Запад решил помогать.
Тут, откуда ни жди, поднялось воронье,
Завязался дележ на твое и мое,
Кто - кричал, кто - бежал, кто - хватал барахло,
Кто-то первый сказал, что добро - это зло.
Видел я, как срывается свора с цепей,
Затуманенный взгляд все тупей и тупей,
Речь утратила смысл, мыслей сдвинулся ход,
И земля под ногами вздымаясь плывет.
И пошла кутерьма, суета и разбой,
Прочность стен проверялась моей головой,
И очнулся я бит, без ремня и порток,
Право слова при мне, но исчез кошелек.
Да еще говорят - всем я должен вокруг,
А взаймы мне не даст мой обобранный друг,
Не один я таков - все сидим на мели,
Есть попытки латать и чинить корабли.
Но поднять паруса, видно, нам не грозит -
Снова та же толпа у руля егозит...



Литовкин Сергей

[Akrill]

Не печальтесь обо мне, когда уйду.
Будут яблони по-прежнему в цвету.
Как и прежде, будут зори пламенеть,
Словно красная начищенная медь.

Не ругайте, не хвалите, не дано
Ничего уже исправить, все равно...
И в чем был я перед вами виноват
Мне простите – срок придет, и вам простят.

Я уйду, но не поблекнут небеса,
И не высохнет хрустальная роса,
Обо мне воспоминанья станут сном.
Сон развеется, чего жалеть о том?

Если ж в памяти остаться суждено,
Изменюсь я, как меняется вино
В старых бочках. И знакомый вам портрет
Дорисует время кистью дней и лет.

Дней прибой сравняет острые углы,
Те, что были вам когда-то немилы,
Пред потомками - безгрешен и беззуб,
Появясъ, лишь моралистам буду люб...

Не жалейте, что оборвана струна,
За волной накатит звонкая волна...
Не беда, коль обнажилось кубка дно,
Урожая пейте нового вино!»



Из книг Молитвина

[Akrill]

Дом друзей, куда можно зайти безо всякого,
Где и с горя, и с радости ты ночевал,
Где всегда приютят и всегда одинаково,
Под шумок, чем найдут, угостят наповал.

Где тебе самому руку стиснут до хруста,
А подарок твой в угол засунут, как хлам;
Где бывает и густо, бывает и пусто,
Чего нет - того нет, а что есть - пополам.

Дом друзей, где удач твоих вовсе не ценят
И где счет неудачам твоим не ведут;
Где, пока не изменишься сам, - не изменят,
Что бы ни было - бровью не поведут!

Где, пока не расскажешь, допросов не будет,
Но попросишь суда - прям, как штык, будет суд;
Где за дерзость - простят, а за трусость - засудят,
И того, чтобы нос задирал, не снесут!

Дом друзей! - в нем свои есть заботы, потери -
Он в войну и с вдовством, и с сиротством знаком,
Но в нем горю чужому открыты все двери,
А свое, молчаливое, - век под замком.

Сколько раз в твоей жизни при непогоде
Он тебя пригревал - этот дом, сколько раз
Он бывал на житейском большом переходе
Как энзэ - как неприкосновенный запас!

Дом друзей! Чем ему отплатить за щедроты?
Всей любовью своей или памятью, всей?
Или проще - чтоб не был в долгу у него ты,
Сделать собственный дом тоже домом друзей?

Я хотел посвятить это стихотворенье
Той семье, что сейчас у меня на устах,
Но боюсь - там рассердятся за посвященье,
А узнать себя - верно узнают и так!



Симонов

[Akrill]

"Mаydаy! Mаydаy!" В ладони, скользкой от пота,
Бьется ручка, дрожит нездоровой дрожью,
Дым, пульсируя, рвется из-под капота...
Как с горы на машине по бездорожью,
Ты стремительно мчишься, теряя футы,
А земля под тобой заросла лесами...
Как бензин, утекают твои минуты.
В вечном споре меж твердью и небесами
Этот раунд, похоже, увы, за твердью,
И поделать уже ничего нельзя тут,
Ибо встреча с землею чревата смертью
Тем, кто были живыми на небо взяты.
Mаydаy... Помнишь тот день в середине мая -
Луг пленительно пах молодой травою,
Ты лежал там, раскинувшись, обнимая
Все бескрайнее небо над головою.
Тебе было... четырнадцать? Нет, тринадцать.
Ты был счастлив, как счастливы только дети,
Да и то изредка... В этот день признаться
Ты готов был в любви ко всему на свете.
День был теплым, безветренным и лучистым,
Как нередко бывает поздней весною,
Небо было безоблачным, ярким, чистым
И манило прозрачной голубизною...
Ты и прежде не грезил, к примеру, флотом,
И на суше попасть не мечтал в солдаты,
Но решение твердое - стать пилотом -
Окончательно принял как раз тогда ты.
И нет смысла об этом жалеть, коль скоро
На войне может всяк ожидать гостинца:
Взрыв торпеды найдет моряка линкора,
Взрыв снаряда - танкиста и пехотинца.
И вообще, разве кто-нибудь виноватый,
Что лежал ты под небом, раскинув руки?

И помечено штемпелем с майской датой
Извещенье родителям в штат Кентуки.



Нестеренко

[Akrill]

День назывался четвергом,
Рассвет был алым.
Змея вползала в тихий дом,
Змея вползала...
Рассвет будил грядущих вдов
Тревожной нотой.
Змея ползла среди холмов,
Змея пехоты...
Коварный лев тянулся вновь
К чужой короне,
И, чуя будущую кровь,
Храпели кони...

Свистела первая стрела
Холодной былью.
На стебли лилий тень легла,
На стебли лилий.
Друг другу мстя за прошлый гнев,
За все разбои,
Готовы лилия и лев,
Готовы к бою...

Войну зовем своей судьбой,
Но – вот наука! -
Закончить внукам этот бой,
Закончить внукам...

Король, куда же вы ушли?
Бароны, где вы?
Ведь тот костер, что вы зажгли,
Погасит дева...

[Akrill]

Мы умираем каждый день и час,
Нам это ощущение не ново.
И, как ни странно, быть убитым словом —
Больнее, чем погибнуть от меча:
За поцелуем простодушной стали
Не прячется обиды трупный яд,
А стрелы, что из нежных губ летят,
Отравлены. Мы это испытали.

Однажды. Навсегда... Солёный дождь
Пролитой крови коротко ответит:
Удар — и нет души на этом свете!
Но, будучи оболган, ты... живёшь,
Скрывая боль за каменным лицом
И задыхаясь по ночам от плача.
Но всё же, не получится иначе,
Когда тебя назначили бойцом,
И вытолкнули на пустую сцену...
Пора платить? Выписывайте счёт!..
И снова жизнью отвечает тот,
Кто знает жизни истинную цену.

Сегодня — я. А завтра... Завтра — ты.
Мне не под силу защитить весь мир.
Пусть больно быть отвергнутым людьми,
Спасая их надежды и мечты,
Не бойся. Умирать — совсем не страшно.
Со временем привыкнешь и поймёшь:
Чтоб укрощать волнение и дрожь,
Не нужно быть безудержно отважным,
Достаточно — принять свою судьбу,
Всего один лишь раз. Принять — и точка!
Оковы страха разлетятся в клочья,
Когда бесстрастный Долг начнёт борьбу...

Не бойтесь ошибаться многократно —
Ошибки тоже можно исправлять.
Пусть только равнодушная земля
Согреет сердце, не прося оплаты,
Наивные обиды не для нас —
Невинных, грешных, молодых и мудрых.
Даря другим безоблачное утро,
Мы умираем каждый день и час...



Из книг Ивановой

[Akrill]

Вскипает грозно барабанный бой
Под стать сердцам, разбуженным войною,
И, словно споря с бренностью земною,
Гремит “К оружью!” и торопит в бой.

Зловещий гром! И грянут вразнобой
Клинков грома всей мощью их стальною,
И жуть окатит ледяной волною,
И содрогнется тут смельчак любой...

Мне в самый раз лихая доля эта,
Шагаешь, под собою ног не чуя,
И стискиваешь яростно эфес...

Душа, однако, шлет к престолу света
Мольбы: “Величья, славы не ищу я –
Жить, жить под сенью всеблагих небес!”



Из книг Бушкова

[Akrill]

Выпрями спину, дитя мое. Ну!
Простолюдины
Гнутся. Потуже корсет затяну...
Выпрями спину!
Если упала, расшиблась - не плачь,
Боль - только вспышка.
Каждой принцессе положен палач.
Спину, малышка!
В черную кухню ли, в келью, в петлю,
В обморок, в клетку, -
Спину, дитя мое! Я так велю.
Выпрямись, детка!
Спину!..Народ, как всегда, ликовал -
Вон что творится...
На эшафот или в грязный подвал -
Спину, царица!
Если детей твоих, всех пятерых,
Девочек, сына...
Пусть тебе будет не стыдно за них.
Выпрями спину.
Значит, вот так, - ни за что, ни про что, -
Мальчика, дочек...
Господи, только б не вскрикнул никто!..
Спину, сыночек!..


Т.Родионова
_________________________________________________

Люди, кто читает, что вы об этом стихотворении думаете?
Стоит ли "держать марку" во что бы то ни стало?
Или можно прогнуться, чтобы выжить, спасти близких... отомстить?

[ Это сообщение было отредактировано: akrill 2007-08-22 19:34 ]

[Akrill]

Значит, никто не читает. Хм...

_________________________________________________


За что вы любите кого-то?
За яркий вид? За цепкий ум?
За гениальные остроты?
За силу? За величье дум?

Ах, если б так - легко и просто
Все можно было объяснить!
Но безответные вопросы
Сгущают сумерками дни.

По чьей неутомимой воле
Соединяются сердца?
Кто предписал земную долю
Делить влюбленным до конца?

Есть восхищение, есть зависть,
И есть спокойный, трезвый взгляд
На участи, что нам достались.
Но мы не повернем назад.

Не совершенно, но желанно
Тепло протянутой руки.
Друг друга знаем все изъяны,
А значит, любим - вопреки.



Иванова

[Akrill]

Он говорил негромко и доверчиво,
Что жизнь, она, конечно, непроста,
Но в то же время Время бесконечное
Со временем все ставит на места...

И вдруг приходит мысль-освоюождение,
Счастливая, как бегство из тюрьмы, -
Что нету во Вселенной просто времени.
Что время - в нас. Что время - это мы...

Нас прихватил норд-вест, и море древнее
Швыряло пну желтую в лицо,
И горизонт за выросшими гребнями
Качался, как карданное кольцо.

Но пусть шторма ревут и не кончаются,
Пускай швыряют судно вверх и вниз -
В кольце хронометра, которое качается,
Горизонтален медный механизм...

И под стеклом орехового ящика,
На непреклонной, как судьба, оси
В неутомимом ритме барабанщика
Стучит горизонтальный балансир.

И этот стук - сандалий звонких щелканье:
По трапу из ракушечных камней
Спешит наверх братишка в алой форменке -
По времени.
По вечности.
Ко мне.



Крапивин

[zenitka]

On 2007-08-25 16:57, Akrill wrote:
Значит, никто не читает. Хм...

_________________________________________________

Нет, читают!!! Простно, наверное, многие, как и я, испугались глобальности темы и предпочли промолчать...
Если отвечать сжато и сухо, держась подальше от манящих глубин философии и сомнительных глубин собственного "Я", то лично для меня "держать спину" во что бы то ни стало - непреложный закон. Другого я не приемлю... Наверное, из-за этого со мной не очень легко...


[ Это сообщение было отредактировано: zenitka 2007-08-26 14:08 ]

[Akrill]

Я могу понять гордось, как последнее прибежище смертников. "Дышите в другую сторону, любезный, от вас луком разит"...
Но чтобы мать, глядя как убивают ее детей, думала только о том, чтобы они не дай Бог фамильную честь не уронили?..
В голове не укладывается

[Akrill]

Наше время прошло - или, может, еще не настало,
Мы - незваные гости на вашем безумном пиру.
Слишком короток век - может быть, до обидного мало,
Слишком долог наш путь, слишком тонок наш флаг на ветру.

Нас всегда было мало, и ныне осталось немного,
Мы твердили о свете - и без толку злили слепца...
В темноте позади начинается наша дорога,
Темнота впереди, и дороге не видно конца.

Вы всегда узнавали чужих - и бросались, зверея:
Пуля - плата за мысль, и костер - гонорар за слова...
Мы уроки учли, и поэтому стали мудрее,
Осознав, что ничтожество тоже имеет права.

Не смотрите на нас в предвкушении резких движений,
Мы не рвемся в мессии - не надо шептаться нам вслед!
Не точите топор - мы уйдем без боев и сражений,
Оставляя вам бремя впустую потраченных лет.

Мы уйдем. Мы устали. Мы просто махнули рукою,
Мы давно не хотим исправлять этот суетный мир!
Мы не верим в борьбу, и не света хотим, а покоя,
Дайте нам отдохнуть. И пускай продолжается пир...



Нестеренко

[Akrill]

Дверь плотней прикрой, дружок,
За собой.
Не споткнись о порожек,
Не споткнись.
Все ли твой вместил мешок?
Ведь не на дни,
Не на дни, а навеки ты ушел.
Бог с тобой!



Из книг Мазина

[Akrill]

Звезды тают, как иней, в ладонях рассвета.
На дворе — новый день. На плечах — новый груз.
Сердце шепчет: «Смогу. Одолею. Прорвусь,
Если… не помешают чужие советы».

Мудрость предков ценна, это ясно без споров:
От прозрения не убежать далеко.
И сознанием истины прошлых веков
Будут приняты, но… не легко и не скоро.

Ненавидим учебу. Не любим пророков,
Обещающих: «Каждый получит своё».
Но тропинка к себе порастает быльем,
Если мы, словно дети, сбегаем с уроков.

Так нельзя. Не положено. Глупо и стыдно
Пропускать наставления строгой судьбы:
Не всегда есть резон уходить от борьбы,
Даже если победы и близко не видно.

Новый вызов. Вокруг — напряженные лица.
Засмеешься? Ругнешься? Всплакнешь? Промолчишь?
Жизнь — суровый насмешник, и правом Учить
Наделяет лишь тех, кто способен учиться.



Из книг Ивановой

[Akrill]

Как просто, мой друг, как просто
Страну подровнять, как грядку!
Построенные по росту
Рассчитаны по порядку.
Как просто стремиться строем,
Колонны сдвоив и строив,
И если не быть героем -
По крайности, чтить героев.
Чеканная четкость шага,
Сверкающий грохот меди,
Возвышенный трепет флага,
Зовущего нас к победе,
Эстетика ясных взглядов,
Державная мощь порыва,
Ритмичный рефрен парадов -
Как просто и как красиво!

Как просто, мой друг, как просто
Громить и клеймить кумира:
Империя есть короста
На теле больного мира.
И все, что она ударно
Раздельно творит и купно -
Бессмысленно и бездарно,
Чудовищно и преступно.
Как просто воскликнуть: "Быдло!"
Презрительно сплюнуть: "Стадо!"
Пожаловаться: "Обрыдло!"
И даже всплакнуть: "Не надо..."
Как просто врагом державы
Стоять на пути парада
И знать, что они - не правы,
А правда - твоя награда!

Но если... Что делать, если
Ошибочны обе схемы,
И тот, кто в высоком кресле
Сидит во главе системы -
Конечно, порочен - верно! -
И вера его недужна,
Но все ж, не избегнув скверны,
Он делает то, что нужно?
Воспеть ли хвалу солдату?
Воздать ли хулу оплоту?
Над пропастью - по канату...
Сквозь сумерки - по болоту...




Нестеренко

[Akrill]

Спустилась ночь.
В клубок свернулась киска,
зажмурила зеленые глаза,
и увидала - где-то близко-близко,
в клубок свернувшись,
дремлет колбаса...

[Akrill]

Плывут облака отдохнуть после долгого дня,
Стремительных птиц улетела поседняя стая.
Гляжу я на горы, и горя глядят на меня...
И долго глядим мы, друг другу не надоедая.


Ли Бо

[ Это сообщение было отредактировано: Akrill 2007-09-03 16:04 ]

[Akrill]

Когда твоя нация сгинет в кровавом чаду,
Когда твои дети умрут от холеры и тифа,
Когда, отзвучав напоследок в предсмертном бреду,
Затихнут нехитрые лозунги пошлого мифа,
И будут музеи разгромлены пьяной толпой,
И книги пойдут на растопку в последнюю зиму,
Однако не смогут согреть, ибо будет скупой
Отдача тепла от идей, достающихся дыму,
Когда мародеры, герои, борцы, палачи,
Романтики, скептики, шлюхи, церковники, воры,
Студенты, торговцы, артисты, поэты, врачи,
Рабочие, клерки, защитники и прокуроры,
Когда привередливый, скучный, веселый и злой,
Безжалостный, глупый, коварный, холодный и страстный -
И с ними их ценности - станут гнильем и золой,
И тем завершится борьба, оказавшись напрасной -
Останется город, хитиновый экзоскелет,
Изрезанный шрамами улиц, осыпанный рванью
Последних газет и плакатов, единственный след,
Оставленный мясом, и кровью, и мышечной тканью -
Всем тем, чем для города некогда были они,
Его обитатели, дети твои и собратья,
Которые строили планы на дальние дни,
О самых ближайших совсем не имея понятья.
Огонь уничтожит иные деянья людей,
Уйдут даже кошки и крысы, почувствовав голод,
И фильмы, и мысли ученых, и речи вождей,
И все остальное - погибнет. Останется город.
Он будет лежать, погружаясь в земную кору,
Ржавея железом, крошась-осыпаясь бетоном,
Слепой и безмолвный. И лишь иногда на ветру
Оконная рама откликнется старческим стоном.
И будет расти на балконах и крышах трава,
И мягкий лишайник заменит ковры в кабинетах -
Все это, вообще-то, случалось не раз и не два
В различных эпохах и странах, на разных планетах.
И, может, такой результат и является тем
Единственным смыслом, который так долго искали
Жрецы философских идей, социальных систем
И прочих иллюзий, что прежде так ярко сверкали.
И люди нужны лишь затем, чтобы кануть во тьму,
Оставив планете свой город, свой каменный остов...
Так участь полипов совсем безразлична тому,
Кто смотрит в закатных лучах на коралловый остров.



Нестеренко

[Akrill]

Очень многое нужно тебе рассказать:
Слякоть ранней весны, раздобревшие почки,
Пассажиров метро неживые глаза
И газетные сплетни от точки до точки.

Рассказать каждый шаг по пути на работу.
Рассказать капли будней на полах плаща.
Но кому интересны простые заботы
И нелепые мысли о вечных вещах?

Мне самой они скоро покажутся чушью...
Мягкий сумрак подъезда. Привычный этаж.
Дверь. За ней меня ждет целый мир. Самый лучший.
Дорогой и прекрасный лишь тем, что он - наш.

Повороты ключа. Завершенье покоя.
И с порога увидев, как светишься ты:
"Представляешь, сегодня случилось такое!..",
Я забуду слова. Я отставлю мечты.

Буду слушать, кивать, соглашаться улыбкой,
Спорить взмахом бровей и взрослеть не спеша.
Кто-то скажет: опять совершаю ошибку...
Пусть. Мне слишком приятно ее совершать.



Иванова

[Akrill]

La reminiscence

В старом особняке с колоннами вдоль фасада,
С трещиной сквозь фронтон и тусклым стеклом окон,
С зарослями плюща и дикого винограда,
Щупальцами плетей опутавшими балкон,
Было два этажа и комната в мезонине,
Запертая на ключ невесть сколько лет назад,
С тех же, должно быть, пор огонь не горел в камине,
Чей исполинский зев подобен был входу в ад;
Львы стерегли крыльцо - а может быть, и грифоны:
Грязной побелки слой скрывал экстерьер зверей,
В окна бросали тень нестриженных вязов кроны,
Жук-древоточец грыз иссохшую плоть дверей;
В холле висел портрет - огромный, с тяжелой рамой,
Мрачно глядел с холста какой-то покойный пэр...
Там я и проживал со строгой худою дамой,
Вечно носившей креп и звавшей меня "Робэр".
Кем она мне была? Могу допустить, что теткой.
Я ее звал "мадам". Мы жили всегда одни.
В девять часов она стучащей своей походкой
Весь обходила дом, повсюду гася огни.
Мне не хотелось спать, что мало ее смущало -
Каменный лев-грифон скорее бы внял мольбе,
И приходилось мне, забравшись под одеяло,
Долго лежать во тьме, своей покорясь судьбе.
Спальня моя была с чудовищною кроватью -
Восемь таких, как я, вместила бы простыня,
А на стене был холст, что изображал распятье -
Желтый прибитый труп изрядно пугал меня.
Так вот я и лежал под жуткою той картиной,
Час, или два, иль три, то навзничь, то на боку,
Слыша, как бой часов доносится из гостиной,
Глядя, как лунный луч крадется по потолку.
Пятна густых теней гримасничали на шторах,
Мой обострялся слух, и явственны были мне
Каждый мельчайший скрип и каждый легчайший шорох,
Что наполняли дом в полуночной тишине.
Чудилось мне, что пэр ночами, сойдя с портрета,
Бродит по этажам, и вздохи его грустны,
Тяжки его шаги, и жалобен скрип паркета...
Громко стучал мой пульс - какие тут, право, сны!
Все же я засыпал, чтоб снова проснуться рано -
Нужен ли долгий сон восьми-девяти годам?
Брызгал в лицо водой, что вяло текла из крана
И торопился вниз, чтоб выпить свой чай с мадам.
В школу я не ходил. Служили заменой школы
Утренние часы - мучительный мой оброк:
Греческий и латынь, неправильные глаголы...
Помню их до сих пор, хоть малый мне в этом прок.
После обеда я был волен, однако четок
Был преграждавший мне дорогу вовне закон:
Каменный строй столбов и грузная вязь решеток
Вписывали мой мир в неправильный тетрагон.
Я и не рвался прочь. Смущала меня громада
Высившихся в конце аллеи глухих ворот.
В первые годы мир - пространство внутри ограды -
Мне не казался мал - скорее, наоборот.
Я изучал его, я знанье копил по крохам -
Призрачный странный мир, где не было ни души...
Там был обширный сад, заросший чертополохом,
Часто я пропадал в зеленой его глуши.
Если туда залезть - ну, в самую середину -
То и забор, и дом казались за сотни миль.
В этом саду был пруд, затянутый жирной тиной,
И над водой - мостки, которые съела гниль.
Было ль там глубоко? Мадам мне не говорила
Не подходить к воде - и, значит, скорее нет,
Но я уверен был: под тиной и слоем ила
Мертвый ребенок там лежит уже много лет.
Рядом я отыскал заброшенную беседку -
Всю ее оплетал разросшийся дикий хмель,
Свет проникал с трудом сквозь эту густую сетку,
Так что во мраке я не сразу заметил щель,
Что позади скамьи - и что-то в щели блестело...
Пальцы скользнули внутрь, нащупывая овал,
Мокрую ткань... и прядь волос! Да ведь это тело!
В страхе рванулся я - и голову оторвал.
Нет, не младенца труп - а кукла. В истлевшем платье.
Бог весть в каком году оставленная в саду...
Чьею она была, не мог я иметь понятья,
Но убедил себя, что девочки в том пруду.
Старую куклу я, очистив от паутины,
Голову кое-как к плечам примотав тесьмой,
Бросил хозяйке в пруд, проделав окно средь тины;
Всплыли там пузыри в ответ на подарок мой.
Странно, но я мадам не стал зачислять в злодеи,
Не представлял, как в сад крадется она, грозя,
Но и не посвящал в такие свои идеи,
Словно бы понимал - об этом при ней нельзя.
Равно как и о том, где мама моя и папа -
Смутно ведь помнил я, что были они... давно...
Только и лица, и событья того этапа
Стерлись, ушли во мрак - как в тину и ил, на дно...
Где я еще бывал? В сарае с дырою в крыше.
Там экипаж стоял - он шинами в землю врос,
Оси покрыла ржа, сиденья изгрызли мыши...
Мне его было жаль, скажу не тая, до слез.
Если ж холодный дождь терзал пузырями лужи,
Ветер срывал листву с каштанов и тополей -
Мне оставался дом. Изучен он был не хуже,
От мезонина до заброшенных флигелей.
Впрочем, про мезонин уже говорил я выше:
Дверь заперта была, во всем лишь дому - одна.
Ухом прижавшись к ней, но только свой пульс и слыша,
Как-то я простоял с обеда и дотемна.
Словом, гнела меня несдавшаяся загадка,
Комнаты флигелей с их пылью минувших дней
Были милее мне. Мне нравился дух упадка -
Или привычен был, что, может быть, и верней.
Днем не боялся я бродить в закоулках дома,
Зная, что на свету для призраков ходу нет,
Но дотлевал закат, и делалось по-иному,
Паче всего - когда повсюду тушили свет.
Помню я ночь, когда особенно было страшно:
Ветер стонал в трубе, и дождь за окном рыдал,
Кажется, был ноябрь, а может, октябрь - неважно...
Я, как всегда, не спал, а тихо лежал и ждал.
Впрочем, не как всегда. Сильнее был гнет несчастья,
Сон все не шел ко мне (часы уж пробили два),
И все казалось мне, что слышу сквозь шум ненастья
Стон я и плач иной - а может быть, и слова...
Кто там бродил во тьме, рыдая в посмертной муке?
Знать не хотелось мне, и под одеяло я
Спрятался с головой, чтоб только не слышать звуки,
Но лишь сильнее страх обвил меня, как змея.
Чудилось мне: уже приблизившись к изголовью,
Взглядом пустых белков уставившись в никуда,
Мертвый стоит Христос. Ладони сочатся кровью -
Иль то текла вода по девочке из пруда?
Трудно сказать, когда закончилась эта пытка
И милосердный сон увлек меня за порог -
Только с постели я вскочил даже слишком прытко,
Чувствуя, что проспал и завтрак, и свой урок.
И по ступенькам я вприпрыжку помчался лихо,
Думая лишь о том, что здорово мне влетит.
"Доброе утро, мад..." Но пусто, светло и тихо
Было в столовой, что отбило мне аппетит.
Стол... никакой еды. И в чайнике чай - вчерашний.
Библиотека, холл, гостиная, кабинет -
Пусто. Впервые днем мне стало настолько страшно!
Спальня мадам. Стучу. Три раза. Ответа нет.
Робко проник я внутрь. Хозяйки как не бывало,
Здесь она не спала, я мог бы держать пари.
Я обошел весь дом, и флигели, и подвалы -
Нет. А входные двери заперты изнутри.
Только тогда лишь я подумал о мезонине
И побежал наверх, касаясь едва перил,
Чтоб убедиться: дверь, незыблемая доныне,
Больше не заперта. И я ее отворил.
Там я нашел мадам, лежащею на кровати
(Что для нее была довольно-таки мала),
В туфлях на каблуках, в обыденном черном платье.
Пальцы сжимали крест. И кожа была бела.
Я уже понимал, что звать ее бесполезно,
Но, несмотря на страх (стучало в висках: "А вдруг?"),
Сделав к кровати шаг - так, верно, шагают в бездну -
Тронул одну из двух холодных и твердых рук -
И отскочил назад, почувствовав отвращенье.
И осмотрелся, но пугающих тайн иных
Не содержало то заветное помещенье -
Столик, изящный стул и шкаф в завитках резных...
Кукла. Еще одна. И плюшевый пыльный мишка.
Зеркало, кисеей закрытое, как окно.
Тумбочка, и на ней - с цветною обложкой книжка.
В вазе сухой - букет, завядший давным-давно.
Жженой бумаги дух, смешавшийся с духом пыли,
Комнату наполнял. Причина была ясна:
Три лишь предмета там свободны от пыли были,
И находились все на столике у окна.
Первый из них - поднос; он полон был весь золою
(В центре его - следы расплавившейся свечи).
Рядом - пустой стакан; в нем чудилось нечто злое -
Запах, скорей всего. И возле него - ключи.
Я осторожно взял тяжелую эту связку
И зашагал назад, по лестнице, в холл, к крыльцу...
Так было странно мне, как будто попал я в сказку,
Или наоборот - она подошла к концу.
Десять минут спустя приблизился я к ограде.
Ключ от больших ворот я вычислил без труда,
Но все стоял, на сад, на дом, на аллею глядя,
Все я не мог понять - как можно уйти? Куда?
Ветер подул в ветвях, как будто бы отговорку
Сам старый дом пресек, командуя: "Уходи."
Вставил я ключ в замок, налег на тугую створку
И, ощущая стук неведомого в груди,
Вышел во внешний мир...




Нестеренко

[Akrill]

Тринадцать за столом. Коврига и вино
И мёд луны, сочащийся сквозь ставни
Последний раз им вместе суждено
Собраться за одним столом - на равных
Тринадцать за столом. Их пестует судьба
Один из них предаст, толпа распнет другого
Еще один сразит мечом раба
И трижды скажет, что не видел Бога
Еще один, сомненьями томим
Дерзнет вложить персты в святые раны
И тоже станет свят, и потому - гоним
Ему споют ветра и покорятся страны
Он с посохом уйдет, как десять остальных
Бродить по миру в рубище скитальца
Будить в сердцах любовь и врачевать больных
Все также в раны вкладывая пальцы
А самый молодой из них - стилом
Воздвигнет храм, которого основа
Тот, кто собрал тринадцать за столом
Но Словом был сперва - в начале было Слово
Ушедший в Рим - другой - на склоне лет
Взяв кисти непослушными руками
Напишет первый поясной портрет
Того, чей след и Свет - за облаками
Но ночь пока - всё сбудется потом
Их ждут кресты, костры, бичи и камни
А эта ночь нежна…
Тринадцать за столом.
Вино и хлеб. И лунный мёд сквозь ставни.



Мария (ms_destiny)